«Последний Автобус до Дома»
Фонари плывут, как жёлтые свечи, в тумане вечернего города, словно души тех, кто тоже идёт домой — не к дому, а к одиночеству. Город выдохнул свой суетливый день, выдохнул, как усталый человек, и погрузился в тишину, что звучит громче, чем шум. На плечо устало давит этот вечер — не физически, а душой. Тяжесть не гитары за спиной, а всего, что не сбылось. Что не услышали. Что не оценили. *И гитары молчаливая тень* — не просто инструмент, а символ. Тот, что был когда-то голосом, а теперь — напоминанием: *«Ты молчишь. Ты не нужен».* За окном мелькают те, кто ждёт встречи — руки, объятия, смех, тёплый свет в окнах. А мне — **до конечной, где кончается сирень**, где улица обрывается, как надежда, где дом — не уют, а пустота. Пальцы помнят сталь и первые аккорды, как дрожали струны от больших надежд — не от тех, что были вчера, а от тех, что были в юности. Когда каждый звук — был пророчеством. Когда каждая песня — началом новой жизни. *Последний автобус до дома,* не маршрут, а метафора: путь туда, куда не хочется. *В салоне нас только двое:* я и моё право на кому — не на славу, не на признание, а на *слабость*. На то, чтобы не быть героем. Чтобы не держаться. Чтобы сказать: *«Я устал. Я не верю. Я — падаю».* *Последний автобус до дома,* и с каждым поворотом город становится чужим. *Сквозь стёкла — ночная прохлада,* не освежающая, а проникающая, как правда, которую давно нужно было услышать. *И всё, что казалось знакомым,* улицы, фонари, дома, — вдруг стало далёким, как будто неправда. Как будто я живу не в реальности, а в её тени. Я играл сегодня в переходе душном, не на сцене, не под софитами, а в шуме, в суете, в равнодушии. Люди-реки мимо, не поднять им глаз — не из злобы, а из усталости. Из страха. Из своей боли. Кто-то бросил мятую купюру равнодушно — не как подачку, а как способ не чувствовать вины. Кто-то торопился, выполняя свой заказ — не жизнь, а график. А я пел о небе, о большом и нужном, о том, во что давно перестал сам верить. *Про огонь, что в сердце до сих пор не угас.* Я пел, и голос дрожал, не от холода, а от надежды, что, может быть, кто-то услышит. Кто-то остановится. Кто-то скажет: «Ты — важен». Но никто не сказал. И я пошёл. В последний автобус. С опущенной головой. С гитарой, как с гробом. И тогда, в этой тишине, в этом падении, в этой чёрной дыре отчаяния — я услышал. Не голос извне. Не музыку. Не утешение. Я услышал *внутри*. Тихий. Настойчивый. Не громкий. Но — *настоящий*. *«Ты ещё не закончил. Ты ещё не упал. Ты ещё не молчишь. Ты — жив. И пока ты жив — есть выход из безнадеги».* Это был не призыв к борьбе. Не лозунг. Не мотивация. Это был голос — тот самый, что пел в юности. Голос, что верил, что однажды стану голосом тех, кто, как я, ждёт не один час. Тех, кто не слышит себя. Тех, кто потерял веру. И в этот миг я понял: я не просто музыкант. Я — свидетель. Я — мост. Я — огонёк, что не угас. Да, меня не хвалят. Да, меня не замечают. Да, я еду домой в последнем автобусе, в одиночестве, под дождём. Но я — всё ещё *играю*. Всё ещё *верю*. Всё ещё *надеюсь*. И пока этот голос звучит внутри — я не один. И пока я могу петь — я не проиграл. Потому что выход из безнадеги — не в славе. Не в деньгах. Не в признании. Он — в том, чтобы услышать себя. И сказать: *«Я остаюсь. Я иду дальше. Я — не молчу».* И пусть город спит. Пусть фонари гаснут. Пусть никто не слышит. Я — всё ещё здесь. И это — уже чудо.
